Шрифт:
И Леонид побежал, в тапочках и мокрой футболке. Словно мог ещё что-то изменить. Словно не понимал, кто лежит под чёрным полиэтиленом рядом с изуродованным Купером.
Энтропия нанесла очередной удар.
Глава 2 Два кладбища
Четверг, тринадцатое октября
1.На кладбищах холодно. Всегда. Даже в сорокоградусную жару, откуда не возьмись, налетает пробирающий до костей ветер, заставляя застёгивать куртку и ссутуливаться, засовывая руки глубоко в карманы.
А может, не в ветре дело и даже не в кладбище.
Леонид стоял в стороне от основной толпы и тщетно пытался спрятать кисти в рукава куцей осенней куртки. Было очень холодно.
А главное, нельзя было думать. Ни о чём. Любая мысль могла стать триггером, спусковым крючком, ловушкой.
Стоять и смотреть. Не видя.
Вот жирными комьями летит земля из провала в чёрного провала. Затем оттуда вылезают могильщики.
Вот несут гроб. Дорогой, лакированный, закрытый. Главное, что закрытый.
Вот пронзительно закаркала ворона где-то к северу – там, где начинаются старинные надгробья.
Вот кто-то упал в обморок. И надо с одной стороны подойти бы, вроде это Сашкина тётка, – но с другой стороны, здесь – полно врачей, помимо него. Как на утренней конференции: «Коллеги, за сутки – всего один летальный исход».
Вот гроб подносят к провалу в земле, готовят верёвки: старые, грязные, испачканные землёй, повидавшие, наверное, не одну сотню похорон.
Вот его начинают медленно опускать в провал. Слышится глухой стук, будто кто-то захлопнул дверь автомобиля – это гроб достиг дна.
Вот со стороны основной толпы раздаётся вопль, переходящий в вой. Какая-то суматоха. Совершенно неясно, как человек может издавать подобные звуки, но, самое плохое в том, что этот высокий крик странно ассоциируется с детством, когда они с Сашкой после школы ходили обедать друг к другу…
Сашкина мама обычно мыла посуду – в их семье всегда в раковине была гора грязной посуды, и пела что-то на итальянском – красивым, высоким голосом…
Не вижу. Не слышу. Не говорю. Не думаю.
Вот рабочие деловито трамбуют землю.
Вот сверху грохается цветник.
Точка.
Леонид минут двадцать проговорил с Натальей Георгиевной, заставляя себя не вздрагивать от взгляда серых глаз – таких же в точности, как у её погибшего сына. Подошёл Аркадий – Сашкин младший брат, забрал маму, позвал Леонида в автобус. Надо было ехать на поминки.
–Я сам, – медленно ответил Леонид. – У меня машина за оградой. Я немного посижу и приеду. Хорошо?
Аркадий внимательно посмотрел на собеседника:
–Лёнь, ты уверен, что это хорошая идея?
Леонид предпринял очередную попытку сглотнуть комок в горле, стоящий там уже три дня:
–Всё в порядке, не переживай, – он выдавил из себя слабую улыбку: – Я скоро приеду.
Внезапно Аркадий (кмс по тяжёлой атлетике, два метра вверх, полтора – в стороны) обхватил Леонида со всей силы и сжал так, что перехватило дыхание.
–Лёнь, приезжай. Мы тебя ждём, – добавил он, опуская руки, и исчез на дорожке, ведущей к выходу.
Пожилой могильщик искоса поглядел на Леонида, щуря подслеповатые глаза и выразительно шевеля сизо-багровым носом и приняв про себя какое-то важное решение, сплюнул на траву и отправился восвояси.
Леонид остался один.
2. Сколько времени Леонид просидел у могилы, на мокрой от дождей земле, он не заметил. Просто сидел, курил сигареты одну за другой, смотрел на цветник.
Через какое-то время он с некоторым удивлением обнаружил, что последние пять минут (пять? а может, десять? а может, час?) он бездумно оббивает кулаком землю. Если бы на её месте был асфальт, он уже непременно разбил бы все костяшки в кровь, причём, Леонид не был уверен, что заметил бы даже это. Но асфальта, здесь не было, и кулак не пострадал, а просто испачкался. Леонид встал, вышел с территории, дошёл до машины, взял бутылку воды и помыл испачканную руку, после чего вернулся к могиле. Ещё немного посидел и бездумно двинулся по аллеям старого кладбища.
Под ногами хрустели и шелестели палые листья, деревья, почти такие старые, как и само кладбище, провожали его равнодушными слепыми взглядами. Леонид их не осуждал – за свой век они повидали столько горя и слёз, что единственное, что могли сделать – это закрыться, замолчать и лишь по осени посыпать тропинки и могилы хрусткими листьями. Иначе они бы просто не выжили, превратились в высушенные, изогнутые силуэты, которые бы безжалостно выдрал с корнями служебный трактор.
Над головой громыхнуло, начался и практически сразу закончился короткий и не по-осеннему тёплый дождь. Налетевший ветер быстро отогнал грозу на север – за реку, за стадион, в сторону Приморского района.