Бандерильеро был уже немолод, с проседью, невысокого роста, увертливый, как кошка, несмотря на свои годы, и когда он сидел за столом с газетой, то походил на дельца среднего достатка. Ноги у него еще были крепки, а когда они утратят силу, у него хватит смекалки и опыта, чтобы еще надолго удержаться на работе. Разница только в том, что, утратив быстроту движений, он постоянно будет испытывать страх, тогда как сейчас он всегда спокоен и уверен и на арене, и вне ее.

В тот вечер все уже кончили ужинать, и в столовой оставались только пикадор с ястребиным лицом, который слишком много пил, бродячий ярмарочный торговец с родимым пятном на всю щеку, который тоже слишком много пил, и два священника из Галисии, которые сидели за угловым столом и пили, если не слишком много, то, во всяком случае, достаточно. В то время в Луарке за вино особой платы не брали, это входило в стоимость пансиона, и официанты только что подали по новой бутылке вальдепеньяс сначала торговцу, потом пикадору и, наконец, священникам.

Все три официанта стояли у дверей. В Луарке было заведено, что официант мог уйти, только когда освобождались все его столы, но в этот вечер тот, за чьим столиком сидели священники, торопился на собрание анархо-синдикалистов, и Пако пообещал его заменить.

Наверху матадор, который был болен, лежал ничком на постели, один в своей комнате. Матадор, который вышел из моды, сидел у окна и смотрел на улицу, собираясь отправиться в кафе. Матадор, который стал трусом, зазвал к себе в комнату старшую сестру Пако и чего-то от нее добивался, а она, смеясь, отмахивалась от него. Он говорил:

Да ну же, не будь такой дикаркой.

Не хочу, - говорила сестра.
– С какой стати?

Просто из любезности.

Вы хорошо поужинали, а теперь сладкого захотели?

Один разочек. Тебя от этого не убудет.

Не приставайте. Говорят вам, не приставайте.

Ведь это же такие пустяки.

Говорят вам, не приставайте.

Внизу, в столовой, самый высокий официант, тот, что опаздывал на собрание, сказал:

Вы только посмотрите, как они лакают вино, эти черные свиньи.

Что за выражения, - сказал второй официант.- Они вполне приличные гости. Они пьют не так уж много.

Самые правильные выражения, - сказал высокий.
– Два бича Испании: быки и священники.

Но не каждый же бык и не каждый священник, - сказал второй официант.

Именно каждый, - сказал высокий официант.
– Только борясь против каждого в отдельности, можно побороть весь класс. Нужно уничтожить всех быков и всех священников. Всех до одного перебить. Тогда мы от них избавимся.

Прибереги это для собрания - сказал второй официант.

Мадридская дикость, - сказал высокий официант.
– Уже половина двенадцатого, а они еще торчат за столом.

Они только в десять сели, - сказал второй официант.
– Ты же знаешь, блюд много. Вино это дешевое, и они заплатили за него. Это не крепкое вино,

С такими дураками, как ты, где тут думать о рабочей солидарности, сказал высокий официант.

Слушай, - сказал второй официант, которому было лет под пятьдесят.
– Я работал всю свою жизнь. Весь остаток жизни я тоже должен работать. Я на работу не жалуюсь. Работать - это в порядке вещей.

Да, но не иметь работы - это смерть.

Я всегда работал, - сказал пожилой официант.
– Ступай на собрание. Можешь не дожидаться.

Ты хороший товарищ, - сказал высокий официант.
– Но у тебя нет никакой идеологии.

Mejor si me falta eso que el otro, - сказал пожилой официант (в том смысле, что лучше не иметь идеологии, чем не иметь работы).
– Ступай на свое собрание.

Пако ничего не говорил. Он еще не разбирался в политике, но у него всегда захватывало дух, когда высокий официант говорил про то, что нужно перебить всех священников и всех жандармов. Высокий официант олицетворял для него революцию, а революция тоже была романтична. Сам он хотел бы быть добрым католиком, революционером, иметь хорошее постоянное место, такое, как сейчас, и в то же время быть тореро.

Иди на собрание, Игнасио, - сказал он.
– Я возьму твой стол.

Мы вдвоем возьмем его, - сказал пожилой официант.

Да тут и одному делать нечего, - сказал Пако.
– Иди на собрание.

Pues me voy, - сказал высокий официант.
– Спасибо вам.

Между тем, наверху сестра Пако ловко вывернулась из объятий матадора, как борец из обхвата противника, и сердито говорила:

Уж эти мне голодные. Горе-матадор. От страха едва на ногах стоит. Поберегли бы свою прыть для арены.

Ты говоришь, как самая настоящая шлюха.

Что ж, - и шлюха - человек, да только я не шлюха.

Ну, так будешь шлюхой.

Только не по вашей милости.

Оставь меня в покое, - сказал матадор; оскорбленный и отвергнутый, он чувствовал, как позорная трусость снова овладевает им.

В покое? А я, кажется, вас и не беспокоила, - сказала сестра.
– Вот только приготовлю вам постель. Мне за это деньги платят.

Оставь меня в покое!
– сказал матадор, и его широкое красивое лицо исказилось гримасой, как будто он собирался заплакать.
– Шлюха. Дрянная шлюшонка.