– Один красное!.. – произнес крупье.

Градский посерел. У него уже не было сил ни ругать- ся, ни матерится, ни еще как-либо выражать свои эмоции. Он вошел в штопор, он находился в том самом критиче- ском для человека состоянии, которое зачастую предше- ствует умопомрачению, или же суициду. Крупье выставил на суконное поле долли и сгреб под себя фишки. После чего вновь тронул рукой колесо и обратился ко всем тем, кто стоял возле столика:

– Делайте ставки, господа…

Но и в этот раз никто из игроков, стоящих подле

рулетки, так и не пошевелил рукой и не стал делать свои

ставки. Все в полной тишине смотрели на обезумевшего

Германа. Герман же, не замечая никого вокруг себя, сог-

нулся над столом и стал доставать трясущимися руками

те последние фишки, которые все еще были рассованы у

него по разным карманам пиджака. У Градского дрожали

не только руки, но и губы. На нем лица не было. Он без

конца ронял фишки на сукно и лихорадочно двигал их

после этого не на черное, но на красное! В этот раз Герман

вопреки всякой логике, вопреки математическому ожида-

нию, вопреки здравому смыслу и своему же плану на игру,

сыпал фишками, точно сорил, на красное. Крупье выбро-

сил шарик. Пока шарик вращался, Градский лазал по

карманам и все так же сыпал фишки на красное. В тот же

момент, когда в его карманах не осталось ни одной фишки

и он разогнулся над столом, крупье произнес:

– Ставок больше нет!..

Градский отвернулся от рулетки, сделал шаг в сторо-

ну и прикрыл глаза, чтобы не видеть, как притормажива-

ет колесо, и не потерять рассудок еще до того, как шарик

застынет на одном месте. Он слышал, словно сквозь сон,

как гремит шарик, и видел, как сквозь туман, как он замед-

ляет свой бег по кругу. Он стоял спиной к столу и беззвуч-

но шевелил губами, повторяя про себя как заклинание:

«Только бы опять красное, только бы опять красное, толь-

ко бы красное…» Шарик гремел все звонче и звонче, и все

реже и реже. Стук, стук, стук… Градский замер, перестал

шевелить губами, раскрыл глаза, затаился, как мышь, и

навострил уши. Шарик перестал греметь. Стало совсем

тихо. Глаза Градского застыли на одном месте. Гробовую тишину зала нарушил раздавшийся из-за спины Германа голос крупье:

– Двадцать шесть черное!.. – Крупье, не раздумывая, выставил на цифру двадцать шесть маркер.

Мистика. Наваждение. Глюки… Стоило Герману пере- ставить свои фишки с черного на красное, так сразу же и выпало то самое черное, на которое он поначалу так надеялся и рассчитывал. Германа Градского переехал бульдозер! Он поплыл сознанием. Перед его лицом появи- лись мурашки, и у него потемнело в глазах. До его ушей стали доноситься с самого детства и до боли ему знако- мые жуткие звуки похоронного марша. Герман пригнулся, прикрыл уши руками, зажмурил глаза и, так и не пово- рачиваясь лицом к рулетке, сделал несколько шагов в сторону от нее… Сделал несколько шагов и чуть было не потерял сознание и не упал. Герман выставил вперед себя руки, открыл глаза… И сразу же увидел лежащего в дере- вянном гробу папу, которого он похоронил три года тому назад, и маму, которая пока была жива, но одной ногой все же стояла в гробу, но в другом, не в том, в котором лежал его отец, но в том, который стоял рядом и был заранее сколочен из досок для ее будущих похорон все еще и ныне здравствующим его старшим братом Робертом. Перед глазами Германа появился еще один, третий по счету и высеченный из гранитного камня заледенелый гроб. А вслед ему и еще четыре маленьких, один другого меньше, заколоченных и обтянутых нежной человеческой кожей гробика. Пока Герман с самым плохим предчувствием, со страхом и ужасом разглядывал четыре гробика, из треть- его гроба показалась иссушенная мумия. Мумия встала во весь рост, подбоченилась правой рукой, выставила вперед левую и начала вещать картавым голосом на все казино, тыкая пальцем в сторону Германа.

– Это ты детей погубил! Ты погубил, ты их убил! Это ты, иуда, свою душу дьяволу за тридцать тысяч продал. Ты продал, ты убил, ты погубил, ты убил…

Герман смотрел на стоящую во весь рост мумию, а в это время до его ушей доносилось со всех сторон:

– Ты убил. Ты продал, ты убил. Ты убил, ты продал…

– Все крупье и все собравшиеся в казино игроки смотре-

ли стеклянными своими глазами в сторону Германа и под

звуки похоронного марша дружно скандировали, прихло-

пывая себе в ладоши, эти страшные для него слова. При

этом остекленевшие зеленые глаза, которыми они смо-

трели в сторону Германа, вовсе были без зрачков.

Герман упал пред всеми на колени, воздел руки, рас-

топырил пальцы и с испугом силился открыть рот и про-

кричать: «Уймись картавый, уймись! Я не убивал своих

детей! Я не продавал свою душу дьяволу…» Герман надры-

вался от бессилия, тряся перед посиневшим лицом рука-

ми, но так и не мог произнести вслух ни единого слова в

свое оправдание. У Германа Градского в эту самую страш-

ную для него минуту была отнята воля к каким-либо

словам. А оттого-то он и чувствовал себя нагим и ничтож-

ным, трусливым и беспомощным…

Мелодия похоронного марша смолкла, и все разом

смолкли. Из-за спины Германа, в полной тишине, трижды

прозвучал заупокойный голос управляющего.

– Гроб для Германа! Гроб для Германа! Гроб для Гер-

мана… – Сказав это, управляющий трижды хлопнул в