Она ходит по верхней террасе, смотрит то вдаль, то на часы, нервничает — Ивар первый раз опаздывает. Это так неожиданно, что ее одолевают самые мрачные предчувствия. Она бродит по квартире, заходит в столовую, где накрыт стол для ужина, поднимает телефонную трубку, но не осмеливается заказать разговор. Рабочего телефона мужа она не знает, а звонить его родителям — значило бы признать свое поражение.

Она снова возвращается на свой наблюдательный пункт. Темнота сгустилась. Мимо дома проносятся автомашины, обрызгивают его стены фонтанами яркого света и исчезают за поворотом. Ни одна не замедляет бега у калитки этого райского уголка.

Охватив голову руками, она припадает к столу и дает волю слезам. За спиной, показывая первый час ночи, уютно тикают часы. Только теперь до нее доходит, как она, в сущности, одинока. Раньше даже в самой большой опасности ее окружали товарищи. С ними вместе она делила горе и ненависть, вынашивала надежды. Находила у них сочувствующий взгляд, слова бодрости. Здесь ничто не угрожает, кругом достаток, но не к кому обратиться за советом. Не станешь же посреди ночи беспокоить соседей, с которыми едва знакома. Это навлекло бы позор на все семейство Эльвестад — уж настолько в шведских обычаях она разбирается.

Зато утром следующего дня она впервые понимает, какое утешение может дать привычка. Нельзя сидеть сложа руки и предаваться отчаянию, пока не убран дом. И она трудится с пылесосом в руках, натирает паркет, моет тарелки, поливает грядки в саду, затем садится у окна и старательно вяжет кофточку будущему малышу. Лишь взгляд ее не может успокоиться, все блуждает и блуждает по дороге.

В обычное время она накрывает стол для ужина. И в обычный час на улице раздается знакомый скрип гравия под шинами тормозящей машины. Открывается дверь, и входит Ивар.

Она его не упрекает, молчит и муж. Только после трапезы объясняет, что задержался из-за дел. Когда освободился, дескать, было уже настолько поздно, что не захотелось тревожить ночной покой жены.

Она готова все проглотить, но забота о ночном покое жены звучит как насмешка.

— Мог хотя бы позвонить, если не хотел, чтобы я волновалась! — восклицает она.

— Разве тебе мало было телеграммы?

Она выбегает, хлопнув дверью, но возвращается гораздо сдержанней. В самом деле, в почтовом ящике у калитки все это время лежала аккуратно сложенная телеграмма с лаконичным сообщением: «Буду завтра вечером» и без подписи. Решив, что она не спешная, разносчик тоже не осмелился посягнуть на ее священный ночной покой…

Казалось бы, для излияния чувств, нет никаких оснований. И все-таки она не может больше сдержаться. Ее доводят до бешенства мнимая правота мужа, понапрасну пролитые слезы. Она взволнованно ходит по комнате и бросает Ивару в лицо одно обвинение за другим. Она еще слишком молода, чтобы похоронить себя заживо, чтобы опять терзаться в концентрационном лагере, пусть с удобствами и живой изгородью вместо колючей проволоки, но по существу в заключении идиотских условностей и традиций.

Ивар курит сигару. Даже пальцем не пошевельнет, чтобы длинный столбец пепла не осыпался на ковер. Когда жена наконец утихает, Ивар как ни в чем не бывало принимается за исполнение вечернего ритуала: чистит обувь, одевает пижаму, долго и тщательно полощет зубы, рот, завязывает сеточку для волос и, зажав под мышкой журнал, перед тем как отправиться в постель, целует на прощание жену. Лишь теперь он находит достойным ответить:

— В Швеции человек не может пропасть без вести, так что впредь, пожалуйста, не волнуйся.

Да, это будет случаться с ним все чаще и чаще, так как торговые дела разворачиваются и не должны страдать из-за капризов его жены. Нет, переселиться в город пока невозможно — это не соответствует его общественному положению. К тому же свежий воздух весьма полезен ребенку.

Укрощение строптивой? Какая же она строптивая? Скорее, скворчонок со сломленными крыльями, подобранный на обочине военной дороги. Его приручили лаской, теплым молоком, посадили в уютную клетку, и он уже боится ее покинуть, хотя внутренний голос так и манит на волю, в далекие края… К тому же теперь все ее мысли и нежность принадлежат маленькой Ингеборге.

…С малышкой на руках она выбегает навстречу Ивару, который выгружает из автомашины стиральный агрегат и решетку для сушки пеленок. Похоже, вся эта техника и ее расстановка занимает его гораздо больше, чем дочь. Ей он посылает рассеянный воздушный поцелуй.

У жены это вызывает только улыбку. Она уже не волнуется, когда муж по вечерам не возвращается из города, для эмоций не хватает ни времени, ни душевных сил. И все же душа болит, когда и по воскресеньям приходится оставаться дома одной. Ей совершенно непонятно, почему нельзя нанять помощницу для домашних работ или няню, ну хотя бы какую-нибудь тетушку. Изредка по вечерам старушка присматривала бы за ребенком и дала бы им возможность поехать куда-нибудь вдвоем. Денег у них как будто достаточно. Оказывается, что опять главное и единственное препятствие — положение Ивара в обществе. В фирме отца он пока всего лишь один из вице-директоров.

Текут дни. Иногда удается выкроить минуточку, постоять у изгороди, поговорить с соседкой, которая копошится у себя в саду. Но почти всегда разговор обрывается на полуслове. Ивара мало беспокоит плач дочери. В лучшем случае он принуждает себя подойти к кроватке и поцеловать Ингеборгу в лобик. Потом в передней достает резиновые сапоги, спиннинг, машет рукой и уходит. Вскоре он перестает прощаться, даже если уезжает на два дня кататься на лыжах, на охоту или на отдаленный курорт участвовать в состязаниях по гольфу.