– Хорошо, Мэгги, – сказал он девушке. – Как у отца с кашлем?

– Немного лучше, – ответила та и вышла.

– Прошу вас, миссис Райт, – указал доктор на единственный плетеный стул.

Либ многое отдала бы за то, чтобы сначала минут на десять остаться одной и воспользоваться ночным горшком и столиком с умывальными принадлежностями. Да, ирландцы печально известны отсутствием деликатности.

Доктор оперся на трость:

– Не хочу показаться невежливым, но можно узнать, сколько вам лет?

Итак, расспросов не избежать, хотя ее уверяли, что эта работа у нее в кармане.

– Еще нет тридцати.

– Вдова, как я понимаю. Вы занялись медсестринским делом, когда э-э… оказались без средств?

Проверяет ли он отзыв о ней главной медсестры? Либ кивнула:

– Меньше чем через год после замужества.

Как-то ей довелось прочитать статью о тысячах солдат, страдающих от пулевых ранений или холеры и оставшихся без ухода. В «Таймс» было напечатано о собранных семи тысячах фунтов для отправки в Крым в качестве медсестер группы англичанок. Вот, подумала тогда Либ с замиранием сердца, но и с дерзостью, пожалуй, я смогу это сделать. Она потеряла так много, что ее ничего не страшило.

Сейчас она сказала лишь:

– Мне было двадцать пять.

– Так, значит, вы Соловей! – восхитился доктор.

Стало быть, главная медсестра сказала ему об этом. Либ всегда стеснялась упоминать в разговоре имя великой женщины и не выносила причудливое прозвище, прилипшее ко всем подопечным мисс Найтингейл [2] , словно они какие-то куклы, отлитые по ее образу и подобию.

– Да, мне выпала честь служить в Шкодере под ее началом.

– Благородный труд.

Сказать «нет» казалось странным, «да» – высокомерным. До Либ сейчас дошло, что семья не поленилась пригласить заморскую сиделку из-за имени Найтингейл. Она догадывалась, что старому ирландцу хочется больше услышать о красоте, аскетизме, праведном гневе ее наставницы.

– Я была привилегированной медсестрой, – ответила вместо этого Либ.

– Волонтером?

Либ хотела уточнить, но старик понял ее неправильно, и ее лицо запылало. Право, зачем смущаться? Мисс Н. всегда напоминала своим медсестрам, что получение оплаты ничуть не умаляет их альтруизма.

– Я хотела сказать, что была одной из обученных медсестер, в отличие от медсестер из низших сословий. Мой отец был дворянином, – глуповато добавила Либ. – Правда, не зажиточным, но все же…

– Что ж, очень хорошо. Давно вы работаете в госпитале?

– В сентябре будет три года.

Это само по себе примечательно, поскольку большинство медсестер задерживались не более чем на несколько месяцев – безответственные поломойки. Не то чтобы Либ там особенно ценили. Она слышала однажды, как главная медсестра называет ветеранов Крымской кампании мисс Н. заносчивыми.

– После Шкодера я работала в нескольких семьях, – добавила Либ, – и ухаживала за родителями до их смертного часа.

– Вам приходилось ухаживать за ребенком, миссис Райт?

Она замялась, но лишь на миг.

– Полагаю, подходы одни и те же. Так мой пациент – ребенок?

– Анна О’Доннелл, – кивнув, произнес доктор Макбрэрти.

– На что она жалуется?

Доктор вздохнул.

Стало быть, что-то фатальное, решила Либ. Но болезнь затяжная, раз еще не убила девочку. Скорее всего, чахотка, обычная в этом сыром климате.

– Она не то чтобы больна. Ваша единственная обязанность – надзирать за ней.

Занятный глагол. Как та ужасная сиделка из «Джейн Эйр», нанятая для ухода за душевнобольной, которую держали в мансарде.

– Я приехала сюда, чтобы караулить ребенка?

– Нет, просто наблюдать.

Однако надзор лишь первый элемент пазла. Мисс Н. учила медсестер наблюдать, чтобы понять, какой уход требуется больному, и обеспечить его. Не медицинскую помощь – это забота врачей, – но есть то, что, по ее мнению, не менее важно для выздоровления: освещение, воздух, тепло, чистота, покой, удобство, питание и беседы.

– Насколько я понимаю…

– Боюсь, не понимаете, и в этом мой просчет.

Макбрэрти оперся кулаком о край умывального столика.

Либ хотела было предложить старику стул, но побоялась обидеть его.

– Никоим образом не хочу создавать у вас предвзятое мнение, – продолжал доктор, – но могу сказать лишь, что это совершенно необычный случай. Анна О’Доннелл утверждает – или, скорее, утверждают ее родители, – что она не принимает пищу со своего одиннадцатого дня рождения.

– Тогда она, видимо, больна, – нахмурилась Либ.