– С ума сошла! Не вздумай извиняться. Я все понимаю. Ты действительно не хочешь, чтобы я приехала? Подумай как следует.

«Хочу, – подумала Люба. – Конечно, я хочу. Хочу, чтобы приехала ты, и Родислав тоже чтобы приехал, и чтобы он все узнал не от меня, и чтобы пережил этот удар один, без меня, потому что у меня нет сил его поддерживать и утешать, и у меня нет сил набраться мужества и сказать ему. Я больше не могу. Я больше ничего не могу. Я умерла».

– Спасибо, Аэлла, я справлюсь.

«Я не справлюсь. Я больше никогда ни с чем не справлюсь. Я не смогу быть поддержкой ни Родику, ни Лельке, ни папе. У меня больше нет сына. Господи!!!»

Она тупо смотрела на разложенные на столе бумаги. Зачем они здесь? Что она делала? Составляла какой-то план… Какой? Зачем? Для чего? Какое это все имеет значение, когда Коли нет… Надо позвонить Бегорскому, сказать, что план, который он ждет завтра с утра, не будет готов. Андрей спросит: а когда? Что ему ответить? Что никогда? Придется ему все объяснять, но у нее нет сил, она не сможет произнести вслух страшные слова о том, что Колю… Нет, она не только вслух, она и мысленно их произнести не может. А как же Родик? Как ему сказать? Или не говорить? Не расстраивать? Пусть поживет еще несколько дней в покое, пока она наберется сил и сможет сказать ему.

Это было очень соблазнительно. Пересидеть здесь еще пару часов, постараться окончательно прийти в себя, налепить на лицо выражение покоя и безмятежности и вернуться домой. Никому ни о чем не говорить. Покормить ужином, посидеть перед телевизором и лечь спать. А завтра уйти на работу и погрузиться в повседневные заботы. Хотя нет, посидеть перед телевизором не удастся, телеканалы прекратили вещание в связи с пожаром. Ну, можно посмотреть какое-нибудь кино на видике. Получится ли у нее? Надо постараться. Может быть, ей даже удастся закончить план, чтобы завтра утром отдать его Андрею, тогда можно сегодня не звонить и ничего не объяснять.

Люба стала всматриваться в текст на лежащем перед ней листке, но ничего не понимала. Снова зазвонил телефон.

– Любаша… – голос Родика ударил в ухо и захлебнулся. – Я все знаю.

– Откуда?

– Мне позвонил Бегорский. А ему – Аэлла. Как ты там одна? Хочешь, я приеду?

– Не нужно, Родинька. Я уже ничего. Поплакала, и стало полегче. Я скоро вернусь.

– Андрей сказал, чтобы ты завтра не выходила на работу. Сиди дома, сколько тебе нужно. И возвращайся быстрее.

Он просит ее вернуться. Он хочет быть рядом, когда ей плохо. «Нет, – тут же поправила себя Люба, – он хочет, чтобы Я была рядом, когда ЕМУ плохо. Да какая разница? Главное, что он все знает. И что мы вместе».

– Леля дома? – спросила она.

– Дома. Я ей уже сказал.

– Как она?

– Плохо. Ушла к себе и плачет. Приезжай быстрее, Любаша.

– Хорошо, – пообещала она, – сейчас выезжаю.

Она позвонила водителю и через десять минут села в машину. Город жил своей обычной жизнью, летним воскресным вечером на дорогах было мало автомобилей, дачники начнут возвращаться попозже, и пешеходов на улицах тоже было немного. Люба по привычке смотрела на идущих людей, какой-то молодой мужчина показался ей похожим на Колю, сердце привычно дернулось и тут же оборвалось: всё, теперь можно не смотреть на пешеходов в надежде увидеть сына, он никогда не пройдет по этим улицам, и ни по каким другим улицам он тоже не пройдет. Его больше нет. Совсем нет. Нигде.

Это невозможно было осмыслить. С этим невозможно смириться. И ей казалось, что с этим невозможно будет жить.

Прошло несколько дней, прежде чем Люба решилась поговорить с Тамарой, которая пока ничего не знала о смерти своего племянника Николаши.

Она приехала к отцу, выбрав вечер, когда Тамара не работала: у той был график «два дня через два с девяти утра до девяти вечера». Телевидение по-прежнему не работало, и Люба захватила с собой несколько видеокассет с любимыми фильмами отца, чтобы чем-то занять старика, пока она попробует уединиться с сестрой. С выбором кассет она угадала, Николай Дмитриевич обрадовался и сразу попросил поставить ему «Освобождение» Озерова.

Услышав про Колю, Тамара тихо охнула и схватилась руками за голову.

– Бедная моя, бедная, – приговаривала она, раскачиваясь из стороны в сторону. – Как же ты с этим справишься?

– Справлюсь, – слабо улыбнулась Люба. – Мне деваться некуда, придется справиться.

– А как Родька?

– Ничего, держится. И в целом все ничего, Тома, ты за нас не волнуйся.

– А как быть с папой? Ты ему скажешь?

– Ни за что! Он этого не переживет. Да и как сказать? Колька же якобы за границей, работает по контракту. Если сказать, что он там погиб, то встанет вопрос о транспортировке тела и о захоронении.

– Ты права, – согласилась Тамара. – Что же мы ему скажем?

– Ничего, – вздохнула Люба.

– Как – ничего?! Совсем ничего?

– Совсем.

– И будем делать вид, что Коля жив?

– Придется.

Тамара долго молча смотрела на сестру, словно стараясь понять, не снится ли ей этот чудовищный в своей нелепости разговор.

– То есть ты, – медленно произнесла она, – собираешься на папины вопросы о Коле отвечать, что у него все в порядке, что он звонил из… откуда?

– Из Аргентины, – едва слышно проговорила Люба. – Да, все будет именно так. А как может быть по-другому? Ты предлагаешь мне сейчас признаться папе, что я много лет обманывала его, что Колю выгнали из института, что в армию он пошел не по своей воле, что он вор и картежник, что он обделывал с какими-то бандитами какие-то грязные делишки и что последние пять лет он не работал за границей, а был в бегах и в конце концов его убили? Я так должна поступить?