— Снять бинт! — приказал он и, взглянув на его палец, снова властно бросил: — Фамилия?

Старший инспектор назвал фамилию, после чего медицинскому советнику как будто все стало ясно.

— Ну, конечно, мы облепили палец глиной. Народный метод лечения. А в случае заражения — кто оплатит операцию? Знахарь, что ли? И расходы на похороны он тоже возьмет на себя? — Обратившись к старшему инспектору, он пробурчал: — Господин, господин…

— Ваксмут.

— Ваксмут. Покруче с ними, господин Ваксмут, прошу вас, придерживайтесь этого золотого правила. Ведь наш человеческий материал застрахован вдоль и поперек, он не может гибнуть когда ему заблагорассудится.

Медицинский советник хотел было уже проследовать дальше, но вдруг повернулся, как на шарнире.

— Какой у того вон рабочего пристальный взгляд… Вы не заметили?

— Он хороший рабочий, — ответил старший инспектор с удивительным простодушием.

— И вам о нем не известно ничего особенного?

— Он учится.

Тогда медицинский советник кивнул с мрачным удовлетворением:

— Ага! Теперь вы сами убедились, что от моего пытливого взора ничто не ускользнет. — И обратился к рабочему: — Эй, вы, как вас зовут?

Бальрих неторопливо смерил его взглядом. Затем, нажимая на каждое слово, ответил:

— Меня зовут… господин… Бальрих.

— Так, так. Еще чище.

Тут советник подбоченился и уперся ногами в пол, казалось, не собираясь уходить.

— И долго вы уже учитесь?

— Год.

— Наука, очевидно, не пошла вам на пользу. Скажите — вы страдаете раздражительностью?

— Когда меня раздражают, — ответил Бальрих.

— Скажите — не появляется ли у вас, особенно во время занятий, этакое… особенное возбуждение? Так что вы даже сбрасываете одежду?

— Нет, — удивленно ответил Бальрих.

Лицо медицинского советника расплылось, оно прямо-таки засияло от радости.

— Однако вас видели нагишом у окна, под утро, когда двери уже были открыты и люди шли на работу.

Бальрих, застигнутый врасплох, сохранял спокойствие; но в душе у него все кипело. «Когда же это было? Ах, да… верно. Уже рассвело, я лежал на подоконнике и думал. Чистая случайность, я сам уже забыл об этом. Откуда же он знает… Ах, вот откуда! От Геслинга! А тот?..» Бальрих оглянулся. Все взоры товарищей были устремлены в одну сторону, на человека, пытавшегося скрыться в толпе. «Ну, конечно, Яунер, кто же еще?..» И Бальрих сказал резко:

— Может, это было, а может, не было, но в моей комнате я сам себе хозяин, и до шпионов мне дела нет.

Тогда советник, насторожившись, опять спросил:

— Вы, видимо, вообще считаете себя здесь со всеми равным?

— Я заключил добровольный договор, — ответил Бальрих. — И что до меня, я его выполняю.

— А другая сторона?

— Незачем выспрашивать меня, — отрезал Бальрих, осененный внезапной догадкой, и взглянул на советника в упор. — И незачем тут из-за меня разыгрывать комедию.

Медицинский советник заморгал; затем поспешно и даже с некоторым дружелюбием осведомился:

— У вас, верно, много врагов? — И так как Бальрих промолчал, добавил: — Тогда понятно и ваше заявление: «Все должна отдать эта банда, а потом каждый пусть хоть собственной бритвой перережет себе горло».

Бальрих остолбенел. «Все ясно», — подумал он.

Медицинский советник тем временем обратился к старшему инспектору:

— Этот человек сумасшедший. Можете доложить об этом от моего имени господину тайному советнику.

Старший инспектор поклонился, между тем как медицинский советник среди воцарившейся тишины и охватившего всех ужаса, как ни в чем не бывало, даже не понизив голос, продолжал:

— Этот человек страдает манией преследования и все принимает на свой счет. К тому же он зазнался и не желает считаться со здешними условиями. Причины вполне достаточные, чтобы признать его параноиком и посадить под замок.

Услышав ропот, он изумленно оглянулся: у людей были такие лица, что он тут же выпрямился, опустил руки по швам и сбавил тон.

— Согласно закону, — заявил он поспешно, — и существующим медицинским правилам этот рабочий должен быть немедленно направлен в лечебное учреждение.

Ропот нарастал.

— Приступим к осмотру, — продолжал он, силясь не терять выдержки. Подойдя к Бальриху, он ткнул его большим пальцем в глазную впадину и снизу нажал на кость. Палец вонял. Бальрих, у которого от ярости в глазах потемнело, уже поднял было руку, но, сделав над собой отчаянное усилие, тут же опустил ее, холодея от ужаса при мысли о том, что могло произойти.