Шрифт:
По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.
– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.
И громко выкрикнул:
– Две тысячи ливров!
Покупатели растерянно переглянулись.
– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.
Ошеломленные претенденты молчали.
– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.
– Продано! – поспешил Пейроль.
Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.
– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.
Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.
– № 928! – продолжал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно бросил Гонзаго.
– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!
– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.
– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.
Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.
– Идиотизм! – сказал маркиз.
– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.
Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.
– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.
– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.
– Мне!
– Мне!
– Мне! – орали в толпе.
Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Все смешалось в беспорядочную массу: люди, монеты, бумажки, крики восторга, крики гнева, крики отчаяния. Золотые монеты сыпались потоком на приставленную к подмосткам лестницу, служившую расчетным прилавком. Удивительно было наблюдать ту поспешность, с которой люди опорожняли толстые кошельки и карманы. Получившие квитанцию, победно размахивали ими над головой, и уходили пьяными от счастья. Те, кому не досталось, рвали на себе волосы.
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Пейроль с секретарями не знали, кого слушать. Началась групповая истерия. На последних клетушках паркет был испачкан кровью. Самая последняя неполная площадка под номером 942, та которая занимала всего два с половиной квадратных фута, была продана за двадцать восемь тысяч ливров, и Пейроль, с шумом захлопнув блокнот прокричал:
– Господа, торги закончены!
Наступила тишина. Новоиспеченные хозяева квадратов очумело взирали друг на друга, не веря своему счастью.
– Надо освободить помещение от людей, – понизив голос, сказал Гонзаго Пейролю. Но в этот момент из вестибюля в залу вошла еще одна группа. Это были приближенные к принцу аристократы, они здесь появились, чтобы его поприветствовать. Заметив, что у Гонзаго люди, они немного растерялись.
– Входите, входите же, господа! – обратился к вошедшим принцу. – Эти люди сейчас уйдут.
– Смелее, не робейте! – вставил Шаверни. – Они не прочь вам уступить свое приобретение за двойную цену! Ха – ха – ха…
– И еще продешевят! – дополнил Навай. – А – а! Привет, Ориоль!
– Так вот оказывается, где золотое дно! – произнес Ориоль, опустив голову в приветственном поклоне перед Гонзаго. Этот Ориоль был молодой подающий большие надежды откупщик.
Среди вновь прибывших выделялись Альберт и Таранн, – оба финансисты, прибывши из Германии в погоне за развлечениями в Париж барон Батиц, виконт де ла Фар, Монтобер, Носе, Жирон, – все великосветские повесы, все дальние родственники Неверов, или юридические поверенные в их делах. Всех их Гонзаго пригласил на семейный совет, который вскоре должен был состоятся в этой зале, тот самый совет, о котором говорил метрдотель, отдавая распоряжения мастерам.