Рядом с Кутцнером, в котором легко угадываются черты его исторического прототипа — Адольфа Гитлера, стояла зловещая фигура генерала Феземана, под именем которого Фейхтвангер вывел одного из главных главарей путча 1923 года — генерала Людендорфа, бывшего фактическим главнокомандующим германской армией на последнем этапе первой мировой войны.

Образы вождей фашизма Фейхтвангер рисует в подчеркнуто гротесковой манере, сгущая краски и заостряя характеристики. С жалящим презрением описывает Фейхтвангер личность Кутцнера, его способность верить в собственную ложь, его самовлюбленность, атмосферу надрыва и фальши, сопутствующую ему и его поступкам. С такой же ненавистью пишет он о Феземане — Людендорфе. Истерик Кутцнер и авантюрист Феземан стояли во главе фашистского движения и неистово рвались к успеху, создавая и вооружая отряды отпетых головорезов и пытаясь совершить государственный переворот.

Для Фейхтвангера лидеры фашизма — персонифицированное историческое зло, а само фашистское движение — взрыв варварства, которое таится под тонким покровом цивилизации и время от времени вырывается на поверхность истории, сея смерть и разрушение.

Подобный взгляд на фашизм, вытекавший из особенностей мировоззрения писателя, однако, не исказил в романе изображения фашистского движения, ибо Фейхтвангер был весьма конкретен в социальном анализе условий, приведших к рождению национал-социализма в после-версальской Германии, и не отрывался от почвы живой истории. Он поднялся до понимания того, что сопутствующие фашизму жестокость и бесчеловечность обусловлены бесчеловечностью самого буржуазного общества.

Эту мысль Фейхтвангер подкрепляет образами Эриха Борнхаака и его приятеля фон Дельмайера — молодых людей, со школьной скамьи брошенных в горнило войны и вернувшихся оттуда с окаменевшими сердцами и выжженными душами. Логика событий привела их в ряды «истинных германцев».

Молодые люди, которые должны были стать надеждой нации, залогом ее будущего, опустошены и развращены самим обществом. У них нет никаких моральных устоев, ибо их нет и в самом обществе; у них нет и ясных жизненных перспектив, ибо их нет у того общества, сынами которого они являются. Они ведут призрачное существование, добывая себе средства к жизни из самых сомнительных источников — становясь сутенерами, подобно пресловутому Хорсту Весселю, обожествленному гитлеровцами, или изобретая фантастические проекты, вроде «кошачьей фермы» Эриха Борнхаака. Они выросли и созрели для самых грязных и кровавых дел — шпионажа, «ликвидации» неугодных политических деятелей, убийств, бьющих на сенсацию и устрашение, подобно организованной Борнхааком «казни» девицы Амалии Зандхубер.

Их образ мыслей чудовищен и извращен, но он отражает извращенность самого собственнического мира. «На войне нас называли героями, теперь — убийцами. Я нахожу это нечестным и нелогичным»,— говорит Эрих Борнхаак, и его насмешка над лицемерием буржуазной морали вполне обоснованна, ибо общество, допустившее и освятившее величайшее преступление против человечества — войну — и поощрявшее «истинных германцев», зиждилось на насилии. Когда в 1933 году настало время безраздельного господства Кутцнера — Гитлера и его приспешников, ничем не ограниченное насилие превратилось в норму государственной практики.

Изображая фашистское движение со многих сторон, Фейхтвангер рассматривает его как величайшую угрозу человеческой культуре, возникшую в недрах самой буржуазной цивилизации. Но фашизм не смог бы так легко проложить себе дорогу, если бы ему противилась та часть буржуазии, которую вполне устраивали даже выхолощенные и урезанные формы буржуазной демократии. Особенности классовой психологии этих слоев буржуазии, не примыкавших к открытой реакции, но своей половинчатостью и склонностью к компромиссам способствовавших усилению ее позиций, Фейхтвангер с блеском раскрыл в образе коммерсанта Гесрейтера.

Господин Гесрейтер брезгливо относится к шовинистическим крайностям «истинных германцев». Тоскуя и сокрушаясь, он наблюдает за тем, как меняется облик его времени и страны, где все меньше места остается уюту и покою, столь дорогим его бюргерскому, не очень горячему сердцу. Он в меру терпим и либерален: в деле Мартина Крюгера он на стороне невинно осужденного человека и даже пытается предпринять кое-какие шаги, чтобы добиться исправления допущенной несправедливости, но все его позывы к добру остаются только в области благих намерений.

Он не против того, чтобы приобщиться к большой игре, которую открывала перед ним экономическая конъюнктура. Но так как ему не хватает решительности и внутренней стойкости (Фейхтвангер подчеркивает, что эта черта социальная, а не индивидуальная), то Гесрейтер терпит неудачу во всех своих делах. В тридцатые годы — в дни утверждения гитлеризма — люди такого рода покорно и послушно пойдут за сильной властью, продав свое буржуазно-демократическое первородство новым хозяевам Германии.

Свойственный «Успеху» критический пафос, страстное и безжалостное разоблачение реакционных сил, составляющее одно из главных достоинств романа, возникли на очень сложной идейной основе.

Фейхтвангер чувствовал, что мир, в котором он живет, находится на переломе и реакция, столь ожесточенно отстаивающая свои позиции, борется не только со своими внутренними противниками, но и с более опасным врагом —духом времени, то есть глубинным, необратимым ходом самой истории.

Бывший баварский министр юстиции Кленк — человек, связанный с самыми консервативными кругами немецкой буржуазии, расчищавший как политик дорогу фашизму, ненавидящий прогресс и презирающий свободу, циник и узколобый националист,—попав в Берлин, посещает кино, где идет фильм «Броненосец «Орлов» (так Фейхтвангер, очевидно, во избежание документальной точности, переименовывает знаменитый советский фильм «Броненосец «Потемкин»). Увиденное взволновало его: «Запретить это? А какой смысл? Это есть, люди вбирают это с каждым вдохом, это существует в мире, это само — целый мир, и отрицать это бессмысленно. На это нельзя не смотреть, эту музыку нельзя не слушать, это нельзя запретить».