— Это другое дело, — сказал Стэн. — Идите купаться, играть в мяч, гоняться за девчонками, но только не ходите узнавать насчет тестов. Просто постарайтесь, когда придет время.

В это время в Париже был еще очень поздний вечер предыдущего дня, и учитель-пенсионер снова разговаривал по телефону с военно-морской базой на Гуаме. Домработница Лорана Мутье шепнула ему, что им обязательно нужно разыскать дочь старика. Но всё было безрезультатно. Дежурный лейтенант на Гуаме ничего не знал о планах Пентагона по поводу Китая, но новое назначение Стэна Ричера было засекречено, поэтому ни один иностранный гражданин не должен был знать об этом. Не из состава ВМФ… Нет, сэр… Ни в коем случае, никаким образом.

Мутье слышал половину происходящего сзади и впереди его постели. Он немного понимал по-английски, достаточно, чтобы уловить смысл, и вполне достаточно, чтобы услышать недосказанное между строк. Он точно знал, как всё происходит в армии. Как практически любой другой мужчина двадцатого века в Европе, он служил. Ему было тридцать лет, когда вспыхнула Первая мировая война, но он тут же пошел добровольцем и пережил все четыре года, в том числе Верден и Сомму, и вышел из этой войны с грудью в медалях и не имел ни единого шрама длиной больше, чем его средний палец, что практически означало то же самое, что полностью невредимым. В день его демобилизации печальный однорукий и одноглазый бригадный генерал пожелал ему добра, а затем добавил, кстати:

— Запомни мои слова, Мутье, великая война оставляет страну с тремя армиями: армией калек, армией скорбящих и армией воров.

По возвращении в Париж, Мутье тут же разыскали все три. Повсюду были похороны. Матери, жены, невесты, сестры, старики. Кто-то сказал, что если бы выделить каждому погибшему солдату одну страницу для некролога, только одну паршивую страницу, чтобы перечислить все его надежды и мечты, то в результате куча бумаги поднялась бы выше, чем сама Эйфелева башня.

Воры были повсюду: некоторые действовали в одиночку, некоторые участвовали в бандах, кое у кого это имело даже политический оттенок. Мутье видел и калек в течение всего дня, некоторые просто встречались на улице, но многие приходили к нему на работе, потому что его мастерскую по ремонту мебели реквизировало правительство и приказало последующие десять лет изготовлять деревянные ноги, которые Мутье делал из частей столов, купленных задешево в обанкротившихся ресторанах. Вполне возможно, что в Париже были и такие ветераны, которые ковыляли на той же мебели, на которой они когда-то обедали.

Десятилетний государственный контракт истек за неделю до краха Уолл-стрит, и следующие десять лет были трудными, за исключением того, что он встретил женщину, которая быстро стала его женой, красотку, настолько глупую, чтобы взять на себя такую обузу — сорокапятилетнюю старую развалину, такую, как он. И вот, год спустя у них появился свой единственный ребенок, девочка с вечно всклокоченными волосами, которую они назвали Жозефиной. Она выросла и вышла замуж за моряка из Нью-Хэмпшира в Америке, и в настоящее время была полностью недоступна, несмотря на широкий выбор разнообразных технических новинок, свидетелем которых Мутье был за свою жизнь, и многие из которых изобрели сами американцы.

Стэн Ричер низко надвинул пилотку и ушел на службу. Минуту спустя Джози отправилась по магазинам с большой сумкой и тонким кошельком. Ричер сидел на бордюре, ожидая, пока парень с фурункулом выйдет играть. Джо остался дома, но ненадолго. Тридцать минут спустя он вышел аккуратно причесанным и в куртке и сказал:

— Пойду прогуляюсь.

— В школу? — спросил Ричер.

— Меньше знаешь — дольше проживешь.

— Они не унижали тебя, ты сам пытаешься себя унизить. Даже набрав сто процентов, ты не будешь чувствовать себя хорошо, потому что ты спросил, какие будут вопросы.

— Это дело принципа.

— Это не мой принцип, — сказал Ричер. — Мой принцип таков: они составляют эти тесты так, чтобы обычные люди могли пройти их, и это дает мне достаточно большой шанс, чтобы я не напустил в трусы заранее.

— Ты хочешь, чтобы люди думали, что ты, как все?

— Меня не волнует, что думают люди.

— Ты не забыл, что должен дожидаться здесь доставки?

— Я буду здесь, — сказал Ричер. — Если только этот жирный вонючий парень не выведет с собой так много друзей, что я окажусь в больнице.

— Никто ни с кем не выйдет. Они все уехали на матч сегодня утром, в автобусе. Я видел их. Они уехали на весь день.

Телефон доставили, когда Ричер обедал. Он приготовил себе бутерброд с сыром и кофейник и съел уже почти половину, когда посыльный постучал в дверь. Парень сам распаковал коробку и вручил Ричеру телефон, сказав, что должен забрать коробку. Наверное, на острове не хватало коробок.

Телефон выглядел странно, и не был похож ни на один телефон, который Ричер когда-нибудь видел. Он поставил его на стол рядом с остатками своего бутерброда и рассмотрел со всех сторон. Телефон был, безусловно, иностранным, и ему было, вероятно, около тридцати лет. С военных складов некоторых побежденных стран были унаследованы горы вещей. Сто тысяч пишущих машинок здесь, сто тысяч биноклей там. Сто тысяч телефонов, перепаяных и переделанных. Всё, что необходимо, и в любое время. Развернутые палатки и ангары из Квонсета, размещенные по всему миру среди капитальных зданий из кирпича и камня могут пригодиться огромному количеству людей. Зачем ждать Лабораторию Белла или Дженерал Электрик, когда можно просто послать грузовик на склад во Франкфурте?

Ричер нашел розетку на стене в кухне, подключил телефон и послушал гудок. Гудок имелся в наличии, поэтому он оставил телефон на столе и направился на пляж.

Пляж был очень большим и был лучше, чем большинство пляжей, которые Ричер видел до этого. Он снял рубашку и ботинки и долго плавал в теплой голубой воде, затем закрыл глаза и лежал на солнце, пока снова не высох. Ричер открыл глаза и не увидел ничего, кроме белой пелены и блеска с неба. Затем он моргнул, повернул голову и увидел, что был не один. В пятнадцати метрах от него на полотенце лежала девушка. Она была в сплошном купальном костюме и ей было, может быть, тринадцать или четырнадцать лет. Не совсем созревшая, но уже не ребенок. Её кожа была покрыта бисеринками воды, а волосы были гладкими и тяжелыми.