Брат вообще обо всем рассказывал в таком духе, и хоть бы что.

Дальше мы проскакали мимо обычного дома и еще одного, и еще — их было очень много, но потом они закончились и начались необычные, темно-красные, как скалы, и повсюду в окнах горел свет. Вот это да! Я никогда раньше не видел столько огней, колонн и стеклянных окон! А сколько людей гуляло по хорошим и ровным дорогам!

— Это город, — сказал брат, и — ты не поверишь! — мне почудилось, что я уже видел ГОРОД из машины, давно-давно, когда мы с мамой однажды поехали смотреть кино, но тогда я был совсем еще маленький и ничего толком не запомнил. И вот я снова в городе, мне уже побольше лет, брат скоро покажет мне новые края, и от всего, что я видел вокруг, теперь уже просто дух захватывало.

Мы свернули куда-то в темноту, и брат сказал:

— Подождешь меня в переулке, я раздобуду пару сэндвичей нам в дорогу.

Он опустил меня на землю, потому что совсем уже выдохся, взял за руку, и мы зашагали вперед. Дошли до конца переулка, который упирался в ярко освещенную улицу, но брат велел мне стоять в переулке, в тени.

— Вон там закусочная, — сказал он. — Сейчас я быстро перебегу дорогу, а ты стой так, чтобы тебя никто не видел, потому что Джелки уже, скорее всего, проснулись и отправили кого-нибудь за нами. Понял? Будь здесь, никуда не отходи. — И подтолкнул меня к красной каменной стене, а сам побежал через дорогу.

Вот так вот, дед. Я стоял, прислонившись к этой стене, и смотрел вверх, на маленький кусочек неба между этой стеной и другой, напротив. Со всех сторон слышны были машины, разговоры, еще какие-то звуки и музыка. Представляешь, шум шел от всего того, что люди выделывали руками, ногами и голосом, как будто так и надо. Никогда раньше у нас в деревне я ничего похожего не слыхал, иногда только ночью вдруг услышишь, как журчит вода в ручье, и от этого становится веселее. Я стоял не шевелясь, и слушал, и думал: надо же, все здесь, кроме меня, что-то делают. Закусочная на той стороне улицы была в маленькой покосившейся хибарке, но внутри горел ослепительный свет, а за длинным столом сидели люди, которые что-то ели, и даже через дорогу пахло так, что у меня слюнки текли. И еще там громко играло радио, я слышал каждый звук, пробивавшийся сквозь уличный шум. Мужской голос пел: «Где ж ты прячешься, милашка, я везде тебя ищу, ты, жестокая, ведь знаешь, как я без тебя грущу». Замечательная была музыка, самая лучшая, и неслась из большого ящика, где мигали красные и желтые огоньки. Над входом висело колесо, затянутое проволочной сеткой, которое вертелось и тихо жужжало, и я подумал, что, если подойти поближе, можно будет услышать, как вдалеке тоже что-то жужжит, будто там крутится другое колесо, намного больше. Нет, самое большое, какое только есть на свете! Скажи, дед, может так быть? Очень это было здорово!

«Всего два шажка вперед и все», — сказал я себе, чуть-чуть продвинулся вдоль стены и увидел еще один кусочек улицы. Ух ты! Как же она сверкала и притягивала!

Тут из закусочной с бумажным пакетом в руке вышел мой брат. По улице шла компания парней, увидев его, они закричали:

— Эй, Шнур, ты что ли?! С какого перепугу ты приперся из Нью-Йорка?!

А он закричал в ответ:

— Привет, Гарри! Здорово, мистер Мухомор! Рад тебя видеть, Копченый Джо! Чего задумали, парни?

— Да ничего. Слоняемся туда-сюда.

— Что-то вы последнее время притихли.

— Да нет, кое-когда махаемся. Слушай, что это у тебя за махры на подбородке? Зачем отрастил?

— Для разнообразия. Чтоб не скучно было, — ответил брат.

— Ну ладно, пока. Увидимся.

И компашка зашагала вниз по улице.

Мне все больше нравился город! Я и не знал, что тут так здорово.

Брат вернулся, мы с ним прокрались до конца переулка и припустили обратно на край города. Все было хорошо: мы быстренько поели сэндвичей, а теперь, сказал брат, будем ждать на перекрестке автобус, который придет с минуты на минуту, а когда мы в него сядем, сразу согреемся.

— Сейчас нам лучше не светиться на автобусной станции, парень, — сказал брат. А потом добавил: — Хотя… Нечего волноваться, если верить в Господа так, как верю я, надо только сказать: «Ты меня слышишь, Господи?»

Мы сидели на белых столбиках с блестящими пуговками и ждали автобуса то ли полчаса, то ли полчаса и еще полчаса, точно уже не помню.

Наконец, дождались. На дороге появился большой красивый автобус с надписью ВАШИНГТОН. Мужчина за рулем сбавил скорость, когда нас увидел, и автобус с визгом и ревом поехал прямо на нас, я подумал, он никогда не остановится, в лицо полетел песок и подул горячий воздух, но автобус остановился, и мы к нему побежали.

«Никто на свете не знает, куда я еду, но у меня есть брат, который теперь за мной присмотрит», — сказал я себе, когда уже сидел в этой громадине.

Тетю Гастонию я так больше никогда и не увидел.

Дед, я не буду долго рассказывать про эту поездку, потому что самое интересное начнется в НЬЮ-ЙОРКЕ, но тогда, в автобусе, я об этом не подозревал и во все глаза таращился в окно. Ну ты понимаешь.

Мы с братом заплатили человеку за рулем и прошли по автобусу назад, все на нас смотрели, и мы на них тоже. Сзади мы уселись на мягкое сиденье, которое оказалось не таким уж мягким, и, вытянув шеи, стали поверх голов смотреть на водителя. Он погасил свет, завел мотор, и мы под предводительством двух ярких лучей света понеслись вперед, все быстрее и быстрее. Брат сразу заснул, а мне спать совсем не хотелось. Я подсчитал, что примерно через полчаса мы выехали из Северной Каролины, ну, может, через еще полчаса, потому что дорога из черной стала коричневой и по обеим ее сторонам уже не было видно домов, как будто там была пустыня. Или сплошной дремучий лес. Нет, наверно, та самая ПУСТЫНЯ, про которую так громко молилась тетя Гастония: ни одного дома и кромешная тьма.

И вдруг на эту пустыню как польет ливень, дорога тут же стала мокрая и опустела. Смотреть было страшновато, зато можно было радоваться, что сидишь в автобусе, где полно людей. Я полночи на них поглядывал, но почти все спали, да и темно очень было, и я, как ни старался, не смог ничего разглядеть. А вот мне спать нисколечко не хотелось.

«Пик, ты едешь в Нью-Йорк, это же здорово, гордись!» — подумал я, и мне стало хорошо.

Глаза сами закрывались, потому что обычно в это время дома, да и у тети Гастонии, я уже спал, и я не заметил, как заснул. И ничего больше я той ночью не делал.