Шрифт:
– Не хочу пользоваться твоим минутным настроением...
– Ну-у, дурной!..
– она притянула меня к себе и крепко поцеловала.
* * *
– Что с тобой, Карл? Ты выглядишь как утопленник!
– Ее приговорили.
– Что?
– Прошение о помилований отклонили... Как это? Как?
– он вцепился мне в плечи и затряс из всех сил.
– Почему?!
– Ты обращаешься не по адресу.
– Какому адресу? Все... Поздно...
– Он отвернулся, сел на стол.
– Как я ей скажу...
– Ну, давай я...
– Нет. Я должен сам... Завтра. Завтра скажу.
Он ушел, даже не попрощавшись, а я неторопливо обошел секцию, закинул в кладовку забытую Карлом сумку и отправился к Дане.
– Хочу в душ, - подпрыгнула она, увидев меня. Я обнял ее и поцеловал.
– Все равно хочу.
Наручники опять отправились ко мне в карман, а Даня, после долгих поцелуев - в ванную. Дрызгалась она там, негромко мурлыкая, не меньше часа, а потом явилась, как господь народу, завернутая в казенное небесно-голубое полотенце.
– Вот так Диана! В тоге. В честь чего?
– Ногти у меня длинные, надо бы подстричь.
– Ай-яй-яй, опять тебя тянет на острое!
– Длинные, - хладнокровно парировала она, - а остальное не мое дело.
– Ну, как скажешь...
– я достал из стола ножницы и пошел следом за ней.
Даня уселась на пол в уголке карцера, сложив ноги по-турецки, и царственным жестом протянула мне руку. Тонкие, нежные пальчики. Работой их тут давно не утруждали. Правда, впечатление изысканности портил ободок жесткой кожи вокруг запястий. Я не удержался, осторожно погладил живой "браслет", кисть руки. На ощупь хорошо чувствовалась разница - как будто жесткий брезент переходит в мягкий шелк. Пока я стриг ей ногти, то несколько раз отвлекался на эксперименты. Даже кожа ладоней казалась нежнее, чем на запястье...
– Вторую...
– шепнула она дрогнувшим голосом.
Я взял ее ладонь двумя руками, тихонько дохнул на нее, коснулся губами...
– Не могу больше...
– она откинулась, увлекая меня за собой, полотенце развернулось, и под ним, естественно, ничего не было, а тело ее била крупная дрожь, руки лихорадочно рвали мою рубашку, крепко прильнули губы...
Она была страстной, ненасытной, и одновременно нежной. Она плакала и благодарила, и просила любви снова и снова, пока не сорвалась в крик... А потом была тихой и спокойной, и я мог спокойно ласкать ее плечи, бедра, девичью грудь, играть волосами.
– Как хорошо...
– прошептала она, перевернулась на живот и уткнулась носом в мягкий поролон.
– Ну что опять, - тихонько поцеловал я ее между лопаток, - что ты плачешь?
– Вот, - хлюпнула она, - мне, может, завтра цианид в попку вколют. А ты останешься, будешь гулять, баб трахать, забудешь... Ты не забудь меня, Сла... Сла...
– Что ты, глупая? Мне никогда так хорошо не было... Черт, ну почему ты пересмотра не хочешь? Если неумышленное... Ну, дадут три года... Так ты их уже отсидела.
– Сволочи они там все... Да и если выпустят, кому я нужна? И тебе небось - только побаловаться, - и она заметно затаила дыхание.
– Конечно, побаловаться, - изобразил я солидность, - каждый день так баловаться не откажусь. Правда, в жены ты с виду не годишься, но если подкормить, завить и подкрасить, то, пожалуй, я подумаю...
– Я те подумаю!
– Она кинулась мне на шею, свалила на пол, едва не вывихнув мне ногу, и нежно прошептала: - Загрызу...
* * *
Когда я вошел в тесный кабинет капитана Сомова, там сидел Карл Вихнер, но это уже не имело никакого значения.
– Добрый день, капитан. Можете закрывать мою командировку.
– Уже?
– Да.
– Отличная работа, Слава, - он привстал, пожал мне руку, сел на свое место, до-, стал из ящика стола стандартную лазоревую папочку, - Значит, завтра приговор приводим в исполнение.
– Какой приговор?
– внезапно встрепенулся Вихнер.
– Диане Боровой.
– А чего вдруг именно сейчас?
– Харл, ты как первый день работаешь, - поскольку свободных стульев не было, я присел на край стола, - Смертная казнь - это наказание. Казнить человека, который сам хочет умереть, бессмысленно. Осужденный должен быть счастливым, радоваться жизни, хотеть жить. Вот тогда казнь свое назначение и выполняет.
– И ты...
– Диана Боровая сегодня попросила прислать адвоката.
– Погоди, а казнь Айры? Ну, после того, как... Это ты?
– Да.
– Сержант Вихнер!
– закричал капитан. Но Карл не ударил меня, он вскочил, тихо произнес;
– Трошин...
– И, приблизившись в упор, выдохнул, как оскорбление: Ты палач!
– Ах, Карл, братишка. Мир, который признает смертную казнь, не может существовать без палачей. Моя работа нужна людям. Без меня им просто не обойтись.