— Роф, на место, — последний переступил порог, устало сбросил плащ на самодельную табуретку, а затем двинулся в мою сторону.

— Ага, проснулась, — удовлетворенно сказал клятвопреступник, рассматривая меня с нескрываемым интересом, — как самочувствие?

Вблизи он вовсе не выглядел страшным. Усталым и злым на весь мир — да, но не страшным. Просто… дядька средних лет, которому до смерти надоело скрываться от королевских гончих да от некромантов. Может быть, это потому, что в первый раз я его видела обритым, а теперь волосы немного отросли и торчали во все стороны как перья у нахохлившегося ворона?

— Э-эй, — он склонился надо мной, пощелкал пальцами перед носом, — ну-ка, следи за рукой. Та-ак, прекрасно. Ты хорошо слышишь?

Я невольно кивнула.

— Замечательно. Ты… — он вдруг умолк и как-то настороженно вгляделся в мое лицо, — ты уже… вспомнила?

Охр. Надо ему что-то сказать. Ну хоть что-то… Хотя на самом деле из груди так и рвется полный безумного отчаяния вопль — что ты со мной сделал, а? За что?!!

В черных как спелая ежевика глазах клятвопреступника появилось нечто похожее на жалость. А я, кое-как прочистив горло, промямлила:

— Как… я здесь оказалась?

— Я тебя принес, — коротко и четко ответил Виаро, — но вообще-то тебя нашел Роф. У него хорошее обоняние и, как и все зомби, он не упустит случая полакомиться…

Он оборвал себя, не договорив, снова уставился на меня, как будто ожидая чего-то. И тогда я решилась. В конце концов, раз уж этот клятвопреступник пока что не сделал мне ничего плохого, то, может быть, мне еще повезет?

— Я не слышу своего сердца, — прошептала я, — что с ним такое?

На миг мне показалось, что лекарь съежился, сжался как часовая пружинка, когда ее прижимаешь пальцем.

— Что с ним такое? — он покачал головой, — все просто. Ты его не слышишь, потому что оно не бьется.

У меня волосы на затылке зашевелились. Сердце. Не бьется. Так что, получается…

— Я умерла?

— Да.

— Но как же…

— Хороший вопрос. Я кое-что мог сделать — и сделал. Мне пришлось зашить тебе под ребра одну весьма могущественную вещицу, магия которой остановила разложение тканей, гоняет по телу кровь, даже быстрее чем нужно. Можно сказать, что я инициировал зомбирование, но довел его ровно до той фазы, когда его еще можно повернуть вспять…

Потолок, сплетенный из веток, начал куда-то плыть. Кажется, Виаро говорил еще что-то, но я уже не слушала. Ирбис Валле из клана магов холода, которая хотела стать знаменитой вышивальщицей. Ее больше не существовало. Отчаянные лесные ребята выпустили ей кишки, а лекарь — который уж больно смахивает на некроманта — зашил внутрь какую-то дрянь, благодаря которой Ирбис Валле превратилась…

— Я теперь зомби?

Он улыбнулся через силу.

— Нет, конечно же нет. Посмотри на Рофа. У него вместо мозгов опилки, вместо внутренностей песок. У него нет ни воли, ни мыслей, и он всецело повинуется хозяину.

Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы все это — хижина, Роф, черноглазый убийца — оказалось частью ночного кошмара. Нет, в самом деле. Сейчас ущипну себя за локоть, проснусь. А там, у окна, будет сидеть Ринка и вышивать свой «вызов феникса».

— Развяжи меня, — тихо попросила я.

— Только если ты не будешь делать глупостей.

Каких глупостей? Не понимаю.

— Зачем ты это сделал со мной? Ты же, вроде бы, лекарь.

— Да, лекарь, — легко согласился Шерхем, — я умею лечить, но не воскрешать. Прости, но там, где сердце разрублено на две части и не билось некоторое время, магия лекаря бессильна.

Я почувствовала, как слабеют путы — он возился сбоку лежака, развязывая тугие узлы.

— Тогда… почему ты не оставил меня там? Зачем ты сделал из меня… это?

Виаро вздрогнул, замер на мгновение. И прошептал, думая о чем-то своем:

— Умереть проще всего. Сложить лапки и заснуть навеки, отдаться бесконечному сну. Возможно, я и ошибся, возвращая тебя к такому вот подобию жизни, но… теперь у тебя есть шанс. Знаешь, эльфы умеют воскрешать. Именно воскрешать, а не поднимать трупы.

Он развязал последний узел, стягивающий лодыжку, и я медленно села, не забывая прижимать к груди одеяло. Хотя — чего он там не видел, этот Виаро? В конце концов, он меня раздевал, отмыл от крови, вытащил стрелу, да еще и зашил что-то там… Эх.

— Но это смешно, — пробормотала я, — Великий лес закрыт для нас.

— Значит, ты должна сделать все, чтобы он для тебя открылся, — лекарь выпрямился, окинул меня пристальным взглядом. Так художник смотрит на свою картину, а гончар — на вазу.