Написал Пятаков письмо товарищу Сталину и получил ответ: молодец, правильно, давай!

Вот она — возможность отличиться! Вот он, шанс загладить ошибки прошлого.

Сочинил товарищ Пятаков речь обличительную, товарищу Сталину отправил. Очень та речь товарищу Сталину понравилась. И приказал товарищ Сталин ознакомить с содержанием обвинительной речи подсудимых Зиновьева, Каменева и Смирнова. А вот им та речь очень даже не понравилась. И сказали они дружно: ах ты гад! Нас топить вздумал? Не выйдет! Вместе с нами, падла, утонешь.

И все втроем объявили, что сам Пятаков — враг, изменник, предатель, заговорщик, троцкист, отравитель колодцев и поджигатель посевов, шпион германский, японский, польский и румынский.

Пятаков этого пока не знал. Получив благодарность от товарища Сталина за позицию непримиримую, за пламенные обличения врагов, отбыл товарищ Пятаков в Ялту, в санаторий Совета Народных Комиссаров, здоровье восстанавливать.

Работа подручному исполнителя непыльная. Первым делом надо клиента из камеры выдернуть и к месту проверки доставить. А это — 55 пар шагов по коридору и 13 ступеней вниз. Чтобы клиент не трепыхался, надо его не толпой целой гнать, а вести с одним только надзиралой, вроде и не на казнь вовсе, а на какое-то дополнительное выяснение.

Камеры смертников в Лефортове на два засова запираются, на два замка. Один ключ у начальника тюрьмы, другой — у корпусного. Так что даже если начальнику Лефортовской тюрьмы вздумается смертника выпустить, то ему самому это сделать не удастся. Согласие второго лица требуется.

Ключ начальник никому не доверяет, чтоб копию не сняли. И корпусной тоже никому не доверяет, даже своему начальнику. Какое тут доверие: слиняет приговоренный, на его место сядешь, вместо него в подвал с опилками тебя сволокут.

Каждого приговоренного и начальник тюрьмы, и корпусной сдают спецкоманде под расписку. Расписался Змееед в двух журналах. Начальник с корпусным каждый своим ключом отпирают замки и уходят. Дальше — не их дело. Спецкоманда в Лефортове работает, но начальнику тюрьмы не подчинена. У спецкоманды — прямое подчинение комендантскому отделу НКВД.

Змееед с надзиралой тяжеленную дверь распахивают, за ней — решетка с замком. Это для того придумано, чтобы арестант не бросился на того, кто первым входит.

Как только замки громыхнули, арестанту положено без команд лицом к стене развернуться, руки за голову, ладошками наружу. Это чтобы гвоздем или бритвой не полоснул. Ему-то терять нечего.

Не у каждого поначалу выходит ладошки на затылке наружу выворачивать. Но в Лефортове хорошие учителя. Вмиг научат: ладонями уши накрой. Теперь разверни ладони назад. Просто? Просто. И палкой резиновой, товарищем Балицким в НКВД внедренной, — по печени! Чтоб лучше запомнилось.

Впрочем, таить арестанту в руках нечего. Камера пустая совсем. Вдоль стены — широкая деревянная скамейка на бетонных опорах. Это тебе и диван, и кресло, и кровать. Матрас, подушка, одеяло — в полном отсутствии. Чтоб клопов не разводить. Стены досками обшиты. Древесина какая-то не из твердых. Это для того, чтобы руки на себя не наложил. А то хитренькие находились — сами головы об стены или об пол разбивали. Тут этот маневр не проходит. С одного раза никак не разобьешься до смерти. Второй попытки не дадут — рубаху накинут смирительную. А рубаха кожаная. Руки-ноги повяжут — не трепыхнешься. Еще и пару ведер воды на тебя выплеснут. Пока кожа мокрая — хорошо. А как начнет усыхать, так волком вой — корежит всего.

Каждый, кто в такую камеру попадает, предупрежден, что лучше головой об стену не биться, хуже будет.

Ключ от внутренней решетки — у надзиралы. Если даже начальник с корпусным сговорятся арестанта выпустить, то и это не выгорит. Потому как к третьему ключу у них доступа нет.

— Заключенный Смирнов, подойди!

Подошел.

— Повернись! Руки давай!

Развернулся спиной, просунул обе кисти меж прутьев. Застегнул Змееед блестящие браслеты американские. Расписался еще раз. Только после того надзирала щелкнул замком, решеткой скрипнул: выходи.

Молчит заключенный Смирнов. Змееед с надзиралой тоже молчат. Только Змееед Смирнова легонько пихнул, мол, иди. Пошел. Прошли коридором, по ступенькам спустились. Толкнул Змееед дверь в кабинет, кивнул надзирателю: все, свободен, дальше мы сами.

В кабинете две двери. В одну вводят, через вторую выводят, вернее — выволакивают. В кирпичной стене окно в два роста. Весь кабинет светом солнечным затоплен. Заключенный Смирнов аж зажмурился и скорчился от яркости такой. Отвык. Меж двух рам в мощные стены решетка навечно вписана. Но она вида не портит. На окошке занавесочка с узорами блеклыми. На подоконнике цветочек гераневый. Посреди кабинета несокрушимым бастионом канцелярский стол. За столом в кресле — начальник комендантской спецкоманды товарищ Крайний. В углу — сейф. Над товарищем Крайним огромный портрет Народного комиссара внутренних дел Генерального комиссара Государственной безопасности товарища Ягоды Генриха Григорьевича. Перед товарищем Крайним — личное дело Смирнова. По правую руку — пачка «Казбека» и спички. По левую руку — кулек. Товарищ Крайний пряник печатный грызет.

Расстегнул Змееед наручники, толкнул Смирнова к табуретке к полу привинченной: садись.

Сам Змееед позади встал. У стеночки. Радом с ним еще двое подручных — Рындин и Реут.

Отложил товарищ Крайний пряник недоеденный, прожевал задумчиво, дело раскрыл:

— ФИО…

— Смирнов Иван Никитич.

Побледнел Змееед, к стене прижался: а ведь сейчас, вот прямо через пару минут этого человека убьют.

— Год рождения?

— Восемьдесят первый. Рязанская губерния.

Саня Реут друзьям подмигивает, на Змеееда кивает: сейчас бедняжка в обморок завалится, белый, как лебедь.