– Необыкновенно забавно, – произнес Макоумер, намереваясь уйти, – слышать эти слова именно от вас.

На Александрию, как и на весь Вашингтон, опустились жаркие влажные сумерки.

Готтшалк был все еще в темно-синих костюмных брюках, но пиджак, жилет и галстук валялись на спинке шезлонга, словно флаги, брошенные при поспешном отступлении. Он взял с чугунного столика высокий стакан, приложил запотевший ледяной бок к щеке и тяжело вздохнул.

У его ног на безукоризненно ухоженной лужайке лежала Кэтлин. На ней была просторная блузка без рукавов в зеленых, коричневых и серых пятнах – Готтшалку она напомнила камуфляжные куртки, которые носили солдаты в Юго-Восточной Азии. Короткие зеленые шорты выгодно подчеркивали ее ягодицы. Кэтлин лежала на животе, болтая в воздухе ножками, обутыми в серебристые сандалии.

И этот дом, и эта лужайка были для Готтшалка убежищем, местом, где он мог сбросить с себя невыносимое бремя предвыборной борьбы. За последние восемь месяцев он по меньшей мере три раза посетил каждый из штатов, где лично встречался с теми делегатами, которые приедут на съезд в Даллас. Такая жизнь ему нравилась, но она же и изматывала, хотя в его организме проснулись силы, о существовании которых он ранее не подозревал. Но ему требовался отдых от всего этого – от напряжения, политики, от необходимости «держать лицо» на публике, от планов, от внутренних распрей, от бесчисленных встреч с прессой, от речей, от «спонтанных» острот, объятий, пожиманий рук, от сигар. Даже от Роберты.

Отдых и кое-что большее дарила ему только Кэтлин. Та самая Кэтлин, которая сквозь полуприкрытые веки смотрела сейчас на густую листву, которая вкупе с бамбуковым забором надежно огораживала дом от тихой, сонной улицы. Кэтлин чувствовала себя здесь в полной безопасности. Более того, она любила этот дом, потому что он олицетворял для нее определенную ступеньку на пути к самому верху.

Она перевела взгляд на дом. К входной двери и изящной площадке перед нею вела двойная лестница с филигранными чугунными перилами. Над дверями нависал полукруглый каменный балкончик, украшенный резьбой: две змеи с высунутыми жалами, готовые вцепиться друг в друга.

Это был великолепный дом, но Кэтлин вовсе не считала, что ей просто повезло: она его отработала. Отработала тем, что делала для Готтшалка. Если б она выбрала время покопаться в себе, то пришла бы к выводу, что ей совсем не нравится развлекать этого извращенца. Но, в конце концов, это работа, такая же, как и любая другая... К тому же она любила свое тело, наслаждалась тем эффектом, который оно производит – да, ей многое в этой истории не нравилось, но если ее тело доставляет такой восторг, что ж, тогда честолюбие ее удовлетворено, и она согласна забыть о неудобствах и отвращении.

Когда-то давно и она испытала любовь, она отдала свое сердце человеку куда более требовательному и замечательному, чем все остальные живущие на земле мужчины. Так что теперь то, чем приходилось заниматься ее телу, ее совсем не волновало – главное, чтобы сердце, душу оставили в покое. Не трогали. А секс!.. Господи, да в сексе она может делать что угодно. Разницы никакой. Просто некоторые действия более приятны, некоторые – менее.

Готтшалк и то лучше, чем иные из тех любовников, которых знало ее тело в менее удачные времена. В некотором роде он был даже добр к ней. Она была убеждена, что он и сам не понимает, что же его так к ней влечет: она служила для него тем, чем для других служат, например, игровые автоматы – средством расслабиться, отвлечься от забот.

Но всей картины в целом он не представлял. Впрочем, это ее совершенно не беспокоило, более того, это ей было выгодно. Конечно, когда-то он обо всем узнает – но только тогда, когда она сама решит ему открыться. Она улыбнулась про себя: надо же, лежать у его ног, и так думать! Подобные мысли давали ей ощущение тайного превосходства.

Готтшалк потянулся, допил то, что было в стакане, вытер со лба пот. Рубашка его взмокла.

– Господи, – взмолился он, – да ты настоящая мазохистка, если предпочитаешь оставаться на лето в Вашингтоне.

Небо почти совсем потемнело, и лишь голубоватое свечение на западе указывало на то, что солнце только недавно скрылось за горизонтом.

– Но еще пару таких сезонов я согласен вытерпеть, – он самодовольно усмехнулся. – А потом буду проводить лето Кэмп-Дэвиде.

До чего ж он уверен в себе! Кэтлин достаточно хорошо его знала, чтобы понимать: эта его уверенность чем-то подкреплена. Что-то ее подпитывает, что-то со стороны. Но что? Она уже несколько месяцев силилась это понять. Открыть тайну – вот что было ее главной задачей.

Он встал.

– Пойду немного поработаю, – он глянул на распростертое на траве тело, которое было для него желанней всех сокровищ мира.

– Я тоже пойду в дом.

Он поморщился:

– Нет, я хочу побыть один.

Она глянула на него, и он улыбнулся:

– И тебе, по-моему, нравится вечер.

Он перешагнул через нее, и в этот миг она почувствовала неприятный холодок – будто над ней зависла чья-то грозная рука. А потом он ушел.

Она смотрела, как он вошел в дом. Затем закрыла глаза, сосчитала про себя до шестидесяти, поднялась, тихонько подкралась к двери и прислушалась.