— Никакой это был не знак. Просто мы переспали в чьей-то хижине на дереве.

Иг медленно покачал головой. Разговаривать с Меррин сейчас было все равно что махать руками на рой шмелей. Никакого толку, одни болезненные укусы, а никак не остановиться.

— Разве ты не помнишь, как мы ее искали? Искали ее все лето, но так и не нашли. Ты еще сказала, что это Древесная Хижина Разума.

— Я сказала так, чтобы мы могли ее больше не искать. Это, Иг, именно то, о чем я говорю. Ты и твое магическое мышление. Перепихон не может быть просто перепихоном. Это непременно должно быть трансцендентное переживание, изменяющее весь ход твоей жизни. Это дико и уныло, и я устала притворяться, что это нормально. Ты когда-нибудь слушаешь, что говоришь? Какого хрена мы вообще заговорили об этой хижине?

— От таких выражений меня начинает тошнить.

— Не нравится? Тебе не нравится слышать, как я говорю про перепихон? Почему, Иг? Это не согласуется с твоими обо мне представлениями? Тебе не нужен реальный человек. Тебе нужно святое видение, к которому ты можешь воззвать.

— Так вы еще не решили, что будете брать? — спросила официантка. Она снова стояла у столика.

— Еще пару, — сказал Иг, и она ушла.

Они с Меррин глядели друг на друга. Иг вцепился в край столика, чувствуя, что еще немного — и тот перевернется.

— Мы встретились еще детьми, — сказала Меррин. — Мы позволили этому стать чем-то гораздо более серьезным, чем должны быть отношения школьников. Если мы станем проводить какое-то время с другими людьми, это придаст нашим отношениям некую перспективу. Может быть, мы начнем их снова, если увидим, что взрослыми так же любим друг друга как любили, будучи детьми. Я не знаю. Возможно, через какое-то время мы сможем иначе взглянуть на то, что даем друг другу.

— А что мы даем друг другу? — спросил Иг. — Ты говоришь как банковский работник, выдающий кредиты.

Меррин терла рукой горло, ее глаза стали жалкими, и только теперь Иг заметил, что на ней нет крестика. Это что-нибудь значит? Задолго до того, как они впервые решили, что будут вместе всю свою жизнь, этот крестик стал для них чем-то вроде обручального кольца. Иг не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь видел Меррин без него, от этой мысли на него дохнуло опасным холодком.

— Так ты уже успела себе кого-нибудь подобрать? Кого-нибудь, с кем ты хочешь трахаться, чтобы придать нашим отношениям перспективу?

— Я об этом даже не думала. Я просто…

— Думаешь, еще как; думаешь. Ведь к этому все и сводится, ты сама так сказала. Нам нужно трахаться с другими.

Меррин открыла рот, закрыла его, снова открыла.

— Да Иг, пожалуй, что это и так. В смысле, что я тоже должна спать с другими. Иначе, возможно, ты туда уедешь и будешь жить монахом. Если ты будешь знать, что я так поступаю, тебе будет легче делать то же самое.

— Так, значит, кто-то уже есть.

— Есть один человек, с которым я… бывала вместе. Раз или два.

— Пока я был в Нью-Йорке, — не спросил, а констатировал Иг. — Кто это?

— Ты с ним никогда не встречался. Это не имеет значения.

— И все равно я хочу знать.

— Это неважно. Я не буду задавать тебе вопросы о том, что ты будешь делать в Лондоне.

— О том, когоя буду делать, — сказал Иг.

— Да. Никаких вопросов. Я не хочу знать.

— Но я-то хочу. Когда это было?

— Что — было?

— Когда ты стала встречаться с этим парнем? На той неделе? Что ты ему сказала? Ты сказала ему, что лучше подождать, пока я отбуду в Лондон? Или вы не стали ждать?

Меррин чуть приоткрыла рот, чтобы ответить, и он увидел в ее глазах нечто маленькое и страшное и в приливе нахлынувшего жара понял то, чего не хотел понимать. Понял, что она все лето подходила к этому разговору, начиная с того момента, когда впервые стала его уговаривать взять эту работу.

— Как далеко он зашел? Вы с ним уже трахались?

Меррин покачала головой, но Иг, в общем-то, не понял, говорит она «нет» или отказывается отвечать на вопрос. Она уже смаргивала слезы, он не знал, когда это началось. К своему удивлению, он не почувствовал желания ее успокоить. Он был в тисках чего-то такого, чего и сам не понимал, некой извращенной смеси гнева и возбуждения. Какая-то часть его с удивлением обнаружила, что приятно чувствовать себя оскорбленным, иметь оправдание за то, что он доставляет ей боль. Смотреть, как много боли он может ей причинить. Он хотел исхлестать ее своими вопросами. В то же самое время у него перед глазами стали возникать картины: Меррин на коленях в неразберихе мятых простыней, на ее теле яркие линии от полузакрытых жалюзи, чья-то рука тянется к ее обнаженным бедрам. Картина в равной степени возмущала его и возбуждала.

— Иг, — сказала она. — Пожалуйста.

— Прекрати свои «пожалуйста»! Есть некоторые вещи, которых ты мне не говоришь. Вещи, которые мне нужно знать. Мне нужно знать: ты с ним трахалась? Скажи мне, трахалась ли ты с ним.

— Нет.

— Хорошо. Он когда-нибудь там бывал? В твоей квартире, когда я звонил тебе из Нью-Йорка? Сидел там, запустив тебе руку под юбку?

— Нет, Иг, мы встретились за ланчем. И это все. Мы с ним иногда говорили. По большей части об учебе.

— А когда я трахаю тебя, ты думаешь о нем?